он, капеллан-католик, проповедник евангелической церкви? Возможно ли такое?» Видимо, применительно к России — возможно. Американцы, поселившиеся в Прикордонном, называют русских «странными навеселе». Но не менее странно ведут себя и американцы: пьют мало, а если и пьют, — чтобы тоже быть навеселе, — стараются забраться в укромное место, обычно в загородный ресторанчик под названием «Корчма», и там под опекой церберистых телохранителей утоляют алкогольную жажду.

Но все же, что они делают, делают осмысленно, трезво, хотя на первый взгляд в их действиях очень мало логики. Скажи прикордонцу, что по областному телевидению выступает капеллан американской армии и к тому же проповедник не своей церкви, трезвый прикордонец не поверит: нет логики. У вчерашнего работника ВПК укоренилось мнение, что все американцы от президента до последней проститутки мыслят логически. Несомненно, логически мыслил и капеллан Смит. На Украине он появился неслучайно. Случайностью могло быть то, что он появился именно в этом областном центре, на родине отца и его предков, случайностью было и то, что отец его увидел на экране телевизора в мантии проповедника…

Миша открыл дверь своим ключом, зажег свет в прихожей, увидел на вешалке пальто своей тетки с норковым воротником и знакомую куртку «аляску», громко позвал:

— Дома кто есть? — В голосе — наигранная бодрость.

— Все дома, — отозвалась Анастасия Карповна.

— А почему в потемках?

— Стреляют, Мишенька.

Племянник опять с наигранной бодростью:

— Так уж и стреляют. Один только раз.

Миша снял свою пятнистую куртку, влажной от снега рукой пригладил черные густые волосы. Включил в зале свет. В руке он держал слепленный из цементного раствора камень.

— Взгляните, Иван Григорьевич, что это?

Камень показался мягким, как пластилин, и вовсе не из цементного раствора.

— Какой-то прибор, замаскированный под камень.

— Точно! «Жучок». Прилепили его на ваше оконное стекло. Кто-то пожелал прослушивать ваши разговоры.

— А кто? Зачем? — Анастасия Карповна была возбуждена. В ее голосе все еще чувствовался испуг.

— Этот «кто» лежит у вас под окном. А вот зачем — он уже не ответит. Мы, как ты, тетя, знаешь, на всякий случай выставили охрану. — И к Ивану Григорьевичу: — Прежде всего, извините за бестактность, следует сначала поинтересоваться, как ваше здоровье?

— Слава богу.

— Тогда я вас попрошу одеться и посмотреть: а вдруг вы этого установщика опознаете? Но предупреждаю заранее, всем говорите: сегодня ночью здесь не было никаких выстрелов и, тем более, трупов.

Убитый лежал под кустом занесенной снегом сирени. Над убитым уже колдовали двое — обыскивали. Иван Григорьевич понял, что это и есть та самая охрана, о которой упоминал Миша.

— Ну что? — спросил обыскивающих.

— Пусто.

— Оружие?

— Заточка.

— И как ты его опередил?

— Игра со смертью, Миша, любит ловких, — ответил охранник, разгибаясь. Он был высокого роста, рукаст. Такие ребята обычно преуспевают в баскетболе.

— Несите в гараж. Досмотрим.

В гараже за плотно закрытой железной дверью с убитого сняли одежду.

— Знаком?

Вопрос был к Ивану Григорьевичу. Убитому было лет сорок. Лицо смуглое, испитое, старческое. На правом плече татуировка — четыре церковных купола с крестами. На запястье левой руки — две ломаные стрелы-молнии.

— Видать, служил в войсках связи, — сказал высокий охранник. — Когда-то и я по дурости дал на своей руке выколоть артиллерийскую эмблему.

Иван Григорьевич пристально всматривался в лицо убитого. Глаза уже потускнели, рот, полный металлических зубов, широко раскрыт. Судя по небрежной работе, зубы вставлены тюремным стоматологом.

— Ну, как?

— Не встречал.

— Будем искать, какая фирма его подослала.

— А при чем тут фирма?

— В нашем городе, Иван Григорьевич, решают иностранцы, кого пощадить, а кого убрать. Киллеры, как правило, местные.

— Печально.

— Это уже наша трагедия, Иван Григорьевич. Убивает свой своего. Чаще всего, украинец украинца. А первопричина — инофирмы. Там ребята бойкие. Им-то что — сидят себе в уютных офисах, под охраной. Прикидывают, что еще можно вывезти или разрушить. — И опять показал на труп: — А этот согласно наколкам с четырьмя судимостями, морда испитая — алкаш. Такой за бутылку продаст и мать родную, да и свою давно уже никчемную жизнь. Если б Юра замешкался, этот и Юру прирезал бы.

— Это уж точно, — баском отозвался Юра. — Примерно вот так в Афгане меня чуть не продырявили, правда, не заточкой, а ножом. С вечера, уже хорошо стемнело, стали вокруг дивизиона раскидывать минное поле. Сами знаете, как ночью минировать. Работа ювелирная. Увлекся. И вдруг — как сквозняком по сердцу. Мне потом ребята объяснили, что это ко мне подлетала смерть. Я резко повернулся, а надо мной уже нож… Во какую память мне оставил дух. — Он показал ладонь правой руки с розовым зарубцевавшимся шрамом. — С тех пор живу, оглядываясь.

— А что с тем душманом? — спросил Иван Григорьевич. Таких страстей в Пентагоне не услышишь.

— Ребята подоспели… И нож он выпустил уже мертвым…

Время торопило. Было не до воспоминаний. Миша распорядился, чтобы Юра сделал снимок убитого — на всякий случай,

— С вещдоками одна возня, — заметил второй охранник. Это был юноша лет шестнадцати, с прической под «крутого» — выбритые виски, короткая густая челочка.

— Все вещдоки — в кочегарку, — приказал Миша.

Иван Григорьевич догадался, что «вещдоками» был сам убитый и его одежда.

Пока охранники убирали следы маленького происшествия, Миша уже в доме просвещал тетиного квартиранта:

— Это, Иван Григорьевич, за вами охотятся. Умертвили Паперного. А он, как мы догадываемся, должен был вас сделать калекой, да не просто калекой. Те лекарства, которые для вас кто-то ему передал, никакого отношения не имеют к лечению воспаления легких. Они притупляют память. Так нам объяснил ваш лечащий врач. Но Рувимом Туловичем ваши недруги не ограничились. Вы, конечно, знали Васю-шофера, с ним вы работали в экспедиции.

— А почему «знал»?

— И Васи, говорят, уже нет в живых. Диагноз, как у Рувима Туловича: инфаркт. Это в двадцать-то шесть лет!

«Люся опять вдова», — с горечью подумал Иван Григорьевич о Васиной супруге.

Но уже на следующий день оказалось, что умертвили другого Васю и тоже шофера, работавшего в португальской фирме.

Три смерти в течение одних суток, не считая подосланного связиста, даже для крупного города — многовато. За годы, пока Иван Григорьевич работал в Америке, человеческая жизнь на его родине очень подешевела. А дешевеет она с регулярностью раз или два, а то и три в столетие. Дедушка, мамин отец, рассказывал, когда в девятнадцатом году в их губернский город нагрянули на тачанках хлопцы из банды гимназистки Маруси, они стреляли в людей ради забавы. Но то была Гражданская война, теперь же наловчились убивать без войн, потому что мертвого грабить безопасней, а если убивать только ради забавы, то для этого нужно было в нищете